Конец года для большинства подмосковных представителей среднего класса — это пора годовых отчетов и подготовки к новогодним пиршествам. Но для иных это сезон радикальных перемен, время увольняться и отправляться на зимовку. Об особенностях национального дауншифтинга в России и за рубежом — корреспондент «ПроРеутов».
Начнем с определения сути этого популярного на Западе, а в последнее время и в России явления. Вкратце эта суть сводится к игре на понижение на бирже карьеры. Накушавшись высокооплачиваемых сверхнагрузок и разочаровавшись в вечной погоне осла за морковкой, человек решает: надо жить больше, а работать — меньше.
Как правило, он оставляет должность, подыскивает вакансию удаленного типа и, прихватив ноутбук, отбывает в страну третьего мира: Индию, Таиланд, Камбоджу.
Версия: год «пашет на дядю», потом увольняется, презрев стабильность, и с заработанным капиталом отправляется на полугодовое жительство куда-нибудь в юго-восточные регионы Азии.
Корни явления уходят в субкультуру хиппи, работы писателей Дугласа Коупленда, Генри Торо и взгляды Толстого, который и ввел в обиход термин «опрощение». Кратко говоря, этот образ жизни соотносится с идеей восточной философии, согласно которой человеку не следует тратить силы на удовлетворение своих желаний — их рост фактически бесконечен, он должен стремиться к самоограничению как форме освобождения от патологий социума и диктата природы. Речь не об аскетизме и не об отшельничестве — это была бы, согласитесь, смена одних мучений на другие. Предлагается приучить себя «довольствоваться малым», скажем, предпочесть более простую еду и одежду. На бытовом уровне ключевой вопрос этого мировоззрения звучит примерно так: «Для чего меня мама родила — горбатиться и света белого не видеть или лежать на солнышке и слушать гоа-транс/изучать йогу/медитировать/просто любоваться закатом?». Доля здравого смысла здесь есть: производственные неврозы, надсаженное переработками здоровье, пение корпоративных «псалмов» по утрам — скажите честно, в детстве вы мечтали об этом? Конечно, «так надо, иначе не выжить». Но если вдруг завтра вас переедет автомобиль — радостно ли будет в последний миг вспомнить свою жизнь, состоящую из пробок, штрафов и паранойи новостей? Честно ответив себе на подобные вопросы, молодые люди запрыгивают на доску дауншифтинга, готовясь к серфингу в новой реальности. Но, увы — их ждут подводные камни.
Гоа уже не тот
В 1969 году американец и хиппи Гилберт Ливи совершил первое путешествие в Индию. Ему так понравилось там, что он решил остаться навсегда. Со временем Ливи вступил в один из орденов саддху — индийских йогов-аскетов и получил духовное имя. Тут в нашем рассказе появляется музыкальный фон. К тому времени стиль диско уже победно шествовал по планете, в авангарде процесса выделялось техно — его радикальная детройтская версия. Соединив индийскую философию, новые тембры и различные нелегальные «добавки», янки при дворе махарадж создал легендарный гоа-транс — танцевально-медитативное направление в техно-музыке, и стал известен всему миру как DJ Goa Gil. Постепенно индийская провинция Гоа стала Меккой для дауншифтеров — ищущих просветления белых детей очередного «потерянного поколения», не вписавшихся в общество социопатов, любителей марихуаны, романтиков и энтузиастов йоги, желающих изучать это искусство «в первоисточнике». Рейвы «полной луны» на Гоа стали легендой вроде Вудстока. Но позже коммуны техно-хиппи стали вытесняться сторонниками моды на экзотику. Пляжи транс-вечеринок заполнили любители водных скутеров, пивка и шашлычка, а «просветление» взяли в свои руки дилеры «экстази». Активисты транс-движения, они же дауншифтеры, прямо под пальмами бесхитростно добывавшие насущный хлеб с помощью ноутбуков, стали вытесняться «новыми русскими», превращающими Гоа в очередной курортный Сочи.
Житель Реутова Владимир попробовал все это на собственном опыте. Для начала он устроился на вакансию в IT-сфере в Арабских Эмиратах — место нашел через Интернет. Проработав год и подкопив деньжат, резко уволился и махнул в Гоа. Первое время дауншифтинг только радовал — солнце, океан, дружелюбная атмосфера, двухэтажное бунгало на белом песке всего за 100 долларов — никакого сравнения с оставленной в Подмосковье реальностью. Но постепенно Владимир стал уставать от толчеи, бесконечной музыки и местного населения, рассматривающего любого иноземца исключительно как источник наживы. Давала знать о себе и еда — непривычная кухня вызвала такой приступ дизентерии, что две недели его медитативная практика сводилась к глубокому уединению в клозете. Хорошие лекарства в Индии стоят, кстати, довольно дорого. Впрочем, многие русские живут здесь на деньги, которые получают, сдавая квартиру в Москве. А на тысячу долларов в месяц в Гоа можно устроиться просто по-королевски — относительно коренного населения. Дом, еда в ресторанах и путешествия на мотороллерах по соседним штатам Индии вам обеспечены, еще и на лекарства от дизентерии останется.
Вот только надо иметь в виду, что воровство у местных развито необычайно. Наши цыгане в сравнении с живущими в картонных коробках индусами — самые законопослушные граждане. Плюс к кражам есть и другие методы «уличного заработка». К примеру, подбегает к вам нищий и, не успеете вы опомниться, гадит на ваши кроссовки. Его напарник тут же подскакивает с зубной щеткой, предлагая очистить обувь за определенную плату.
Любителей духовности и шиваитского гашиша разводят не менее креативно. Завидев белого «сагиба» с четками на шее с ним вступают в доверительный контакт и «строго по секрету» рассказывают о живущем в горах отшельнике — садху, о котором «мало кто знает», но к которому у «сводника» есть доступ. Весь разговор сопровождается обильным воскуриванием халявной марихуаны, которая, к слову, делает человека крайне внушаемым. Сообщают, что садху тоже курит ее — в религиозных целях.
Обрадовавшись возможности получить доступ к тайнам Гималаев, многие ведутся на подобные предложения и тогда…одних грабят, отведя в то самое «уединенное место в горах», другие просто тратят время и средства на шарлатанов, выдающих общедоступные места из «Гиты» и «Вед» в обмен на подношения в выгодно конвертируемой валюте.
Оглядевшись, Владимир решил переехать на север страны — в Дарамсалу. Там и Далай-лама XIV неподалеку, и духовность «качественнее»: большинство монахов на улицах, считай, только что из Тибета, традицию кому попало не передают и не навязывают. Атмосфера в целом более спокойная, меньше толчеи, и климат прохладнее. Переезд из одного конца страны в другой на арендованной машине с водителем обошелся ему в 70 долларов. Кстати, вариантов передвижения по Индии достаточно. Еще дешевле добираться куда-то на скутере. Можно на поезде рискнуть: духота и давка – полный антураж теплушек из фильмов про Гражданскую войну — вам обеспечены. Есть и внутренние авиаперелеты, но это прерогатива мажоров-отпускников, а у нас здесь — дауншифтеры.
Правда, и в Дарамсале Владимир пробыл недолго. Скажем так, ошибся адресом. Хоть там и не было капаликов — йогов, питающихся остатками кремированных трупов (это не опечатка), использующих череп как чашу и живущих в местах исламских погребений. И никто не привязывал веревкой камень к детородному органу, борясь с плотскими искушениями (йога, она такая разная). Просто мечтой Владимира было пожить в классическом буддийском монастыре наиболее ортодоксальной линии. За время проживания в Дарамсале он решил визовые вопросы и в итоге уехал в соседний Таиланд. Монастырь реутовчанин нашел просто — через Интернет.
Таиланд
«Это было одно из лучших мест в моей жизни, — вспоминает Владимир. — В монастыре есть гостиница для паломников. Монахи учат желающих мягко, по классической схеме. Целый месяц мы овладевали двумя техниками медитации, постепенно доводя длительность сессий до 14 часов в день. Последний урок — тебя оставляют в паломническом домике на три дня. Ты никуда не выходишь, пищу приносят под дверь, и ты обязан не спать все это время, что к концу курса удалось на удивление легко. Денег за обучение и проживание не берут. Но если вы сами решите сделать подношение монастырю — никто сопротивляться не будет. Никто не ездит по мозгам доктриной и не удерживает силой. Качественные продукты можно купить в монастырской лавке. Все построено на самоорганизации, и люди с приятностью этому следуют. Европейцам никто не удивляется. Наркотики в Таиланде запрещены под страхом смертной казни — страна в свое время нахлебалась опиумной чумы, от которой ее спасли только массовые зачистки, вплоть до расстрелов на улицах. Однажды полиция поставила к стенке торговца опиумом прямо в ультрасовременном аэропорте Бангкока».
В итоге Владимир остался доволен дауншифтингом. После полугодового путешествия вернулся в Реутов и по вечерам пользуется наработанными в монастыре навыками, приходя в себя после работы в компании с иностранным капиталом. Копит деньги на более продолжительную жизнь в Таиланде. Часть расходов, правда, поглотят местные авиалинии, ведущие в Камбоджу. По закону в Таиланде вновь прибывшим можно находиться не более трех месяцев. Поэтому цикл «три месяца в Таиланде — три дня в Камбодже и обратно» — крайне распространенная среди европейских дауншифтеров практика.
Дауншифтинг по-русски
Автор этих строк тоже хлебнул одной из разновидностей дауншифтинга, более типичного для средних широт, — уехал из столицы в деревню. Становиться дауншифтером цели не было — просто так сложились жизненные обстоятельства, чем я и решил воспользоваться. Поэты-отшельники Озерной школы, Гоген и обитающие в горах Японии воины-монахи ямабуси всегда притягивали мое внимание. Онлайн-работа позволяла рискнуть. И хотя по столичным меркам даже дворник зарабатывал больше, на еду и оплату услуг ЖКХ мне хватало, а большего и не требовалось. Положительные моменты не заставили себя ждать. Не было трат на аренду квартиры, которая у регионалов поглощает треть, а то и половину московской зарплаты, толкучка в метро стала казаться далеким сном. Тараканьи бега социального роста, выиграв которые, ты все равно остаешься тараканом, меня больше не волновали. В карьерный рост я и вовсе не верил — у нас не Япония, отработают и выкинут (что и произошло впоследствии). Да и интересы у меня другие, деньги волнуют лишь как… как электричество, вот, пожалуй, верное сравнение. За все время одежду покупал только дважды — сначала отечественный охотничий камуфляж, а позже — натовский. Цивилизацию я рассматривал тогда исключительно как форму садо-мазохистского невроза и, блуждая в полях Радонежья, воспевал в блокнотах своих единственных друзей — небо, поля и лес. Жена мои настроения в целом разделяла — ей было удобно работать над романом вдали от городской суеты.
Одиноким фриком я себя не ощущал — один из моих знакомых тоже уехал в заброшенный подмосковный дом отдыха, где питался исключительно пророщенной пшеницей (60 кг за 400 рублей) и изучал индуизм. Другой товарищ поступил более обстоятельно — он отремонтировал в глухой деревне полуразрушенный дом и завел натуральное хозяйство, в свободное время оттачивая собственную технику живописи. Картины продавал на Запад, выручка покрывала расходы на стройматериалы.
Мои дни проходили по одному и тому же расписанию: к вечеру я закрывал ноутбук, заработав на хлеб насущный, и отправлялся в ближние поля. Ложился в траву и отдыхал глазами в небе. Когда надоедало — принимался за тренировки по кобу-до. В перерывах — медитация. В час заката практиковался в игре на хомусе. К 22.00 возвращался домой и читал или писал эмбиент-музыку на компьютере. Зимой — почти то же самое плюс термос с горячим настоем алтайских трав и чуть больше времени на книги — темнеет за городом рано. В выходные порой вообще уходил из дому, ставил палатку, пройдя чуть глубже в лес, жег костер и думал о Вечном. Социальные контакты постепенно отключил — изредка приезжали верные друзья, а все лишние знакомства осыпались сами собой. За время уединения мне удалось понять и пережить то, что не вместится ни в какой объем статьи. Три года прошли как золотой сон.
Но — ничто не вечно. С рождением ребенка рай обратился адом. Нет, дело не в бытовых условиях и отсутствии нормальной медицины — в социуме, который есть и в деревне. Раньше он был «где-то там», но как только ребенок начал ходить — мы сталкивались с ним чаще и чаще. Жена носила ребенка в «слинге» — деревенские сходили с ума от новшества, которое раньше называлось «в подоле». Каждая тетка на лавочке пыталась провести с нами педагогическую беседу, неизменно блестя золотым зубом с налипшей на него подсолнечной шелухой. Дети в деревне общаются с помощью мата с 4—5 лет. А знаменитая «русская духовность» существует лишь в головах особо впечатлительных горожан. «Грех — когда ноги вверх, а опустил — Бог простил», — такую поговорку я услышал в самой что ни на есть русской глубинке, на земле, давшей нам Сергия Радонежского, под городом, где хранятся мощи его родителей. Наступало время уберечь дочь от всего этого. Дать ей образование в нормальной школе, показать людей своего круга. Город звал. Ждала новая работа. И вот я сижу и пишу эти строки.
